Убивая впервые, Ямамото даже не осознал, как это произошло. Слишком быстро. Инстинкты и рефлексы взяли своё — тело двигалось быстрее, чем он успел подумать. Угрозу для Семьи нужно было устранить, и рука сама перевернула катану, занося удар для ответной атаки. Фатальный удар, отнявший жизнь в одно мгновение. Ямамото знал: так — правильно. Это была необходимая мера для защиты семьи. Знал, но всё равно было тошно. Эта тошнота засела в нём, а кровь, кажется, въелась в руки намертво. Шигурэ Кинтоки — тяжестью в ладонях, обжигает кожу фантомной болью. Меч, который должен защищать, ради защиты отнял жизнь чужую. Так было правильно, Ямамото знает, если бы он не сделал это, то последствия были бы необратимы, но всё ради чего они сражались, всё, во что верит Цуна, его желания и стремления — противоречием сделанному.
Смотря на то, как Цуна улыбается и привычно спорит с Ламбо, Ямамото становится легче. Словно ему нужно было лишнее подтверждение тому, что всё это не зря, на самом деле было необходимо. Он знал, пожалуй, давно, что это момент рано или поздно наступит. Он упрямо шутит за игры в мафию, упрямо смеётся звенящей беспечностью, отказываясь всё воспринимать слишком серьёзно и убеждённый, что эта лёгкость и мягкость им нужна, всем им, и ему в частности. Он тот, кто скроет собой всю тяжесть, смоет напряжение и невзгоды, за плотным дождём не видно напасти и он же станет нерушимой стеной, что сведёт на нет любую опасность.
Реборн говорил, что Ямамото прирождённый киллер, но, наверное, в этом он всё же ошибался. Потому что почему иначе, даже спустя время, он чувствует угрызения совести и ему почти страшно. Страшно от того, как легко он отнял тогда чужую жизнь — без раздумий и сомнений, не колеблясь ни секунды. Страшно, что угрызения не потому что жалеет об этом, а из-за того, что готов сделать это снова, если потребуется. Страшно снова брать в руки оружие, от осознания, что на самом деле будет необходимость вновь поворачивать его острой стороной. Страшно: он не понимает, как различать эту грань — когда достаточно атаковать лишь в назидание и передать в нужные руки, а когда необходимо отнять жизнь?
Ямамото внешне совсем не изменился. Он улыбается всё так же открыто, смеётся, будто не зная тяжести. Говорит обо всём и ни о чём одновременно, не позволяя тишине вокруг стать давящей. Он всё такой же, непринуждённая беспечность, когда в очередной раз собирается в Варию, когда прибывает на место. Его, кажется, ничего не заботит и не совсем не тревожит грядущее задание вместе со Скуало, ко всему он относится легко и будто бы несерьёзно. Но «несерьёзно» — всегда видимость, что таит за собой внимательный взгляд и чуткую наблюдательность. Просто Ямамото так нравится. Жить на легке, получать удовольствие от каждого момента и наслаждаться им — полностью. Ямамото не любит лишние сложности там, где можно обойтись без них. Не любит слишком много думать, забивая голову лишним, и всё равно — думает. Просто этого не показывает, сам себя же одёргивает. Не время, не стоит, лишнее. Всё, что сейчас нужно было — сосредоточиться на тренировках, помнить, что завтра важный день. Первый раз Скуало берёт его с собой на задание, официально. Ямамото догадывается, что тот захочет, чтобы он бил острой стороной, атаковал на смерть, не играючи. Догадывается, предчувствует крики недовольные, наставления и нравоучения, приказы, и всё же... и всё же Ямамото не видит в этом сейчас необходимости. В первую очередь он — Хранитель Дождя Десятого Вонголы. Хранитель Дождя Цуны. А Цуна не терпит кровопролитие, Цуна хотел бы создать Вонголу другой, хотел бы обойтись без убийств полностью. Полностью, конечно же, заблуждение, Ямамото знает, нельзя ступить в мир мафии и не запачкать руки кровью. Рано или поздно наступит момент, когда это станет необходимостью, как раз с ним уже было. Но разве сейчас тот самый момент, такой момент? Нет. Ямамото уверен в этом.
Он трёт переносицу и падает на спину, когда к нему заходит Скуало, чтобы напомнить, что завтра рано вставать, чтобы, наверное, последние наставления дать перед тяжёлым заданием. Ямамото лишь улыбается тепло, когда дверь открывается, приподнимается на локтях, встречая чужой взгляд искрящегося металла.
— Я не подведу, положитесь на меня, сенсей, — обещает, шутливо отсалютировав одной рукой, а потом вдруг становится серьёзнее, на мгновение переставая улыбаться: — Скажи, Скуало, а ты волновался, когда убивал впервые? — он и сам не понимает зачем это спрашивает, не стоило, наверное, но помимо собственных чертей, сжирающих медленно, Ямамото вдруг на самом деле становится интересно. Они никогда не говорили об этом. Скуало вообще о себе никогда не говорит, Ямамото, впрочем, тоже ничего серьёзного не рассказывает. Наверное, в этом они похожи.
