- Жди.
Как будто у него есть выбор, думает Кикё, глядя вслед удаляющейся фигуре. Не офицер, кто-то из рядовых, но уже третий, кому он вынужден доложиться. Впрочем, может, это обязательный ритуал в Варии, он не знает. Может, у них так заведено: как следует помариновать незваных визитеров, прежде чем кто-то из офицеров снизойдет — половина страждущих отвалится в процессе ожидания. Хотя такое больше похоже на него, а местные головорезы не из тех, кто покупает неудобные стулья, чтобы гости не засиживались. Здесь стулья, удобные или нет, скорей уж полетят в головы неугодных.
К этому Кикё тоже готов. Но отступать не намерен.
Вертикальная морщина прорезает лоб всего на мгновение. Он выдыхает, заставляя себя расслабиться, медленно обводит взглядом огромный, с высоким потолком, зал — ничего особенного. Ничего ужасного. Безвкусная лепнина, колонны, картины в тяжелых рамах и высокие арки — старый замок, который если и пытались привести в порядок, то давно и не особо успешно. Хватает света, но не хватает тепла: так холодно, что хочется обхватить себя за плечи, но он сдерживает порыв — хрустнувшие пальцы сжимаются в кулаки. Вполне возможно, причина его озноба — вовсе не толстые стены замка, хотя такие даже летом не позволяют огромным комнатам прогреться. Может, все дело в этом непроходящем ощущении, что прямо сейчас он совершает самое большое предательство в своей жизни.
Он на пороге врага… нет, не так. Он уже перешагнул порог.
«Это все еще ты, Кикё? Неужели, это ты?»
Голос, который звучит в голове — его собственный. Ни один из мертвецов не беспокоит его — Дейзи, Блюбелл... даже Бьякуран, все они молчат, то ли прощая, то ли не находя слов для упрека. Молчание их не утешает. Он все знает сам.
«У меня нет выбора. Это единственный вариант», возражает он тому своему беспощадному голосу, и точно знает, что это правда. Но утешает правда не лучше тишины.
Он что, правда собирается это сделать? Он здесь, в стане врага, совсем близко к тем, кто отнял все, что у него было — и для чего? Чтобы отомстить? Чтобы проклясть? Чтобы бросить вызов?
Чтобы склонить голову и принести присягу — если они ее примут.

Когда эта идея пришла в голову в первый раз, он счел ее безумной. Больной — но он и сам был болен. Ранен, измотан, почти невменяем — и в таком отчаянии, что медлил долгое мгновение, прежде чем в ужасе ее отмести. В следующий миг уже осознал, пришел в ужас, отбросил — как дохлую крысу, как грязную тряпку, угодившую по недоразумению в лицо… Но было уже поздно: одного мгновения хватило, чтобы в душе, измотанной и больной, поселилась надежда. Слабая, глупая, робкая, но ужасно живучая надежда, что к бесчувственному, бесполезному телу — мешок с костями на койке в пустой комнате, где он просиживал часами - может вернуться жизнь. Мысль о спасительном предательстве манила, как дохлая крыса манит умирающего от голода. И с каждым днем, с каждым вздохом, с каждым взглядом на тело на койке, идея становилась все соблазнительнее. Омерзение от того, что он собирается сделать, такое очевидное вначале, таяло и таяло, пока не исчезло совсем.
Кикё сопротивлялся, как мог, сколько мог. Это было бы неправильно, убеждал он себя, пресмыкаться перед теми, кто истребил его семью. Это было бы унизительно — служить тем, кто был его врагом, кому он проиграл войну. «Но разве на кону не стоит всего лишь гордость? — возражал он себе. Продолжая: — И разве это не лучше, чем день за днем вытирать жопой пыль на полу в этой чертовой комнате, пялясь то в стену, то на неподвижное тело, раз за разом прокручивать в голове картины их смерти? Даже если они откажут, даже если не поверят… даже если после всего окажется, что никакое Пламя не способно оживить этот почти-труп…. разве не лучше хотя бы попытаться?»
В тот день, когда безумная шальная мысль превратилась в твердую уверенность, Кикё войдя в ванную, чтобы умыться, впервые за долгое время, встретился взглядом со своим отражением.
Зрелище не радовало. Волосы рассыпались по плечам неопрятными космами, на щеке — засохшая кровь, он не помнил откуда она, нестираная футболка, растянутая у горла висела на нем, как на вешалке. Но потрескавшиеся губы уже поджались с привычным упрямством, а глаза, обведенные темными кругами, смотрели с изможденного лица мрачно и решительно. Кикё хмыкнул, дернув углом рта, поскреб подбородок жестом, скорее характерным для Закуро, и переждав пробежавшую по лицу судорогу, снова поднял взгляд. Эту дрянь следовало сбрить как можно скорее.

Грохот шагов доносится до его слуха задолго до того, как распахиваются внутрь двустворчатые двери, и Кикё чувствует удовлетворение от того, что уже стоит: смотреть на вошедшего снизу вверх совершенно не хочется. Пальцы нервно пробегают по волосам, завязанным на затылке в тугой хвост, бессознательно проверяя облик на безупречность. Дыхание ровное, форма чистая —  он решил оставить свою, им ведь отлично известно, кто он такой, так какой смысл прятать шило в мешок? Щеки обжигает холодом, словно сунули лицом в ледяную воду, он, должно быть, ужасно бледный. Эта бледность — единственное, что может выдать его волнение.
С другой стороны…. Кому какое дело до его чувств?
- Капитан Супербиа, — вежливо приветствует он.

Отредактировано Kikyo (05.04.2022 13:24)

Кикё опускает обязательную варийскую прелюдию в виде проклятий на твою голову и пожеланий убираться. Это просто приветствие, одинаковое для всех, он почти не сомневается, что высший офицерский состав общается между собой точно так же. "Гордись, тебя уже приняли, как своего", - думает он. На губах проступает тень улыбки. Кикё не боится, что капитан Супербиа примет ее на свой счет и истолкует неправильно, скорее всего, тот даже ее не заметит. Офицерский состав Варии - люди больших страстей, куда им подмечать такие детали.
Он ждет. Бездействует. Молчит. Отвечать не на что - его ни о чем не спрашивали. Говорить не время - ему не давали слово. Руки, висящие вдоль тела остаются неподвижны, хотя от крика Супербиа почти сдувает с лица упавшие на глаза пряди. Его сгребают за воротник, встряхивают так, будто стараются вытрясти душу, - он не шевелит даже пальцем. Не позволяет себе ничего, что может быть принято за провокацию. Даже кулаки заставляет себя разжать, и - огромным усилием воли - не перехватывает кулак в опасной близости от лица.
Лишь не отпускает перехваченный с первых мгновений встречи взгляд.

"И все же он пришел. Хорошо, что именно он".
Бьякуран научил его видеть положительные стороны в сложных, даже критических ситуациях. Искать ту нить, за которую нужно потянуть, чтобы подцепить целый клубок. И сейчас Кикё понимает, как ему повезло, что правая рука Занзаса явился лично, чтобы выставить его отсюда.Нельзя дать ему уйти.
Поэтому, когда его окружают солдаты Варии, чтобы вывести из замка по приказу командира, Кикё понимает: пора действовать.
Оружия у него с собой нет - с ним сюда просто не пустили бы, а протащить что-то тайком, значит сразу обозначить дурные намерения. Он не стал пытаться - плохое бы вышло начало. Есть еще вживленная коробочка, конечно, ее никуда не деть, от нее не избавиться - но без кольца она ничто, просто уродливый нарост на его теле. А это значит, сейчас можно полагаться лишь на свои силы. К счастью, они у Кикё есть.
Он умеет убивать. Не любит, предпочитает не пачкать руки, ненавидит грязь, но если нужно, умеет драться, потому что сила важна. Бьякуран вытащил его из дерьма, Бьякуран дал ему кольцо и коробочки, сделал своей правой рукой - сильнейшим из Венков, но Кикё сам решил, что хочет быть сильным. Хотя бы для того, чтобы больше никогда не стать жертвой - лучше уж охотником.
Несколько недель бездействия не вывели его из строя. Он убеждается в этом в первые же мгновения боя, когда послушные приказу варийцы разлетаются в стороны от нескольких точных движений, удивленные внезапной атакой. И потом снова, когда придя в себя от негодования, те атакуют наглого чужака уже собрано и агрессивно - и снова терпят поражение. Третий раунд выходит жестче, но Кикё все еще действует аккуратно, не хочет ущерба сверх меры. Все, что ему нужно - чтобы его выслушали.
Наверное, поэтому он позволяет себе немного театральности, и разбрасывая бедняг, так и не отводит взгляд от хмурого лица Скуало Супербиа.
Серые глаза капитана напоминают цветом хмурое осеннее небо.
Когда у тех пятерых бедняг наконец-то достает сообразительности больше не вставать, Кикё едва не вздыхает с облегчением, и продолжает оборванный разговор с того места, на котором их прервали. Кажется, ему наконец-то предоставили возможность ответить.
- Прошу прощения, капитан, но между нами явное недопонимание. Я пришел не просить помощи, - говорит четко и вежливо, взвешивая каждое слово. Терпение Супербиа не бесконечно, и у него не так много времени, чтобы заставить себя слушать. - Я пришел предложить сделку, в которой вы заинтересованы не меньше, чем я.
Он, не глядя, кивает в сторону распластавшихся на полу бедняг.
- И это - совсем небольшая демонстрация моего предложения.

Хмурое небо глаз Супербиа переменчиво - то проясняется, то опасно темнеет. Кикё отмечает это невольно, просто не может отвести взгляд, зная как много поставлено на карту, пытаясь предугадать следующий шаг. И когда лицо капитана заволакивает тень - он чувствует, знает: черные облака собираются над ним. Но буря, к его удивлению, обрушивается на другие головы, и впервые с момента появления здесь, Кикё чувствует себя застигнутым врасплох - долгий, изумленный вдох ему самому кажется слишком громким. Но разумеется тонет в разъяренных криках, адресованных не ему.
Ему достается другое. "Не вздумай отставать" - резкое и удалое, выплюнутое сквозь зубы - наметанный слух Кикё не слышит в нем ни презрения, ни отвращения. И нет, конечно, он и не думает отставать - шаг у него, конечно, не такой отчаянно-солдатский, зато ноги длиннее, и если он не шагает вровень, то только чтобы не становиться выскочкой. Даже теперь, когда ему пошли навстречу - особенно теперь, важно соблюдать субординацию.
"Не обольщайся, - говорит он себе, - ты прошел лишь самый первый уровень. Главный босс еще впереди". Но радость этой первой, пусть мелкой и незначительной победы, наполняет измученное сердце глупой надеждой. Кикё знает, такая самонадеянность дорого обходится, они не в сказке живут, а если и да, то сказка очень страшная. И все же ничего не может с этим поделать.

На него Супербиа больше не смотрит даже мельком, и шагая за ним по ярко освещенным коридорам варийского замка, отставая на полшага, словно адъютант при командире, Кикё размышляет о том, почему решение капитана изменилось так быстро и что за выражение видел на угрюмом лице, за миг до того, как его скрыла упавшая на глаза прядь. И если с первым все более-менее ясно: скорее всего, Скуало думает, что аудиенция у босса, которой он так добивается, сама по себе станет достаточным уроком для чужака, то найти ответ на второй вопрос не получается ни в какую. Это странно, обычно Кикё хватает пары мгновений, чтобы понять, что чувствует человек. Но не в этом случае: гримаса ярости, буквально приклеенная к капитанскому лицу, ужасно мешает интерпретации.
Когда уже перед дверями в него прилетает очередное "жди", Кикё поступает так, как ему сказали - прислоняется к стене у дверей, прикрывает глаза, запрокинув голову к очередной громадной люстре, как к солнцу, и ждет, вслушиваясь в грохот, звон и неразборчивое рявканье за дверями. Улыбается с пониманием: отношения босса и его правой руки в каждой семье - дело особое.
...и хватается за горло, когда от простой и очевидной мысли, накрывает оглушающим безумным отчаянием.
"Это ты, мой Кикё? Что ты здесь делаешь, Кикё?"
Он распахивает глаза, слепнет от убийственно-яркого света сотни лампочек на потолке, собранных в жуткую безвкусную люстру, хмурится и встряхивает головой. Взгляд проясняется - холл по-прежнему пуст. Ни следа Бьякурана, ни звука, ни голоса, ни одного, кроме тех, что доносятся из-за дверей. Ничего похожего на его босса.
Просто разыгравшаяся фантазия, объясняет Кикё себе. Просто больные воспоминания. "Просто угрызения совести".
"А ты ведь действительно радовался сейчас, что они согласились выслушать твое предложение?", бьется в голове. Он сцепляет зубы, зажмуривается, прогоняя видение сияющей улыбки Бьякурана. "Прости, босс. Я недостойный. Я - предатель. Согласен. Но ты уже мёртв, и здесь только я, чтобы позаботиться о том, кто ещё может выжить. И я делаю это так, как умею".
В этот момент двери распахиваются снова, и Скуало Супербиа объявляет, что его готовы принять. Кикё цепляет его взглядом лишь на миг - гордо вскинутая голова, сжатые кулаки только и ищут, кому бы врезать, мокрые, свалявшиеся как песий хвост, волосы, свисают вдоль лица, падают на глаза - и кивнув, проходит мимо, на ходу возвращая себе самообладание.
Со Скуало хотелось быть безупречным и вежливым - Занзас заставляет собрать всю решимость, что есть в душе. Смотреть прямо, шагать твердо.
Кикё помнит, кто его подстрелил. И если бы не великодушие Солнца Варии, которое он отринул, едва пришёл в сознание, и на которое так рассчитывал сейчас, Кикё был бы уже мёртв. Они были врагами, его почти убили, и он помнит, кто это сделал. А встречаясь лицом к лицу с боссом Варии, понимает, что тот помнит тоже.
Он останавливается близко, но не слишком, кивает - уважительно, но коротко и сухо, не так, как недавно приветствовал капитана. Морщина, пролегшая между бровей, никак не хочет разглаживаться.

Удивительно, как тиха может быть Вария. Кикё и представить не мог, что в замке найдется такое место и что этим местом окажется кабинет - это ведь можно назвать кабинетом?-  босса. Но звук его шагов, его дыхания — все. что он слышит, когда идет навстречу своей судьбе.
Занзас не двигается, застывший в своем кресле, как грубая чугунная статуя со странно живыми глазами. Кикё помнит эти глаза с самой памятной битвы — как смотрели оценивающе, наблюдая за сражением, небрежно щурились над прицелом пистолета. Как пылали огнем, сжигая его дотла в горячечном бреду, от которого пробудило Солнце Варии. Теперь он видит — они обычные. Усталые, покрасневшие глаза человека, который много пьет и мало спит. «Тебе бы нормальной еды вместо этих ваших адских бифштексов с кровью, раз в день оторвать жопу от кресла, пройтись вокруг замка и хотя бы пять часов сна каждую ночь», отмечает Кикё просто потому что привык замечать такие вещи. И еще потому что нужно о чем-то думать, чтобы не бояться.
Занзас может его пристрелить — ему не слабо. Кикё враг, пусть и побежденный, объявившийся без приглашения. Занзас в своем праве, а он не так беззаботен, чтобы исключать смерть, как возможный исход этой встречи. И пусть сам Кикё не настолько дорожит своей жизнью, чтобы ей не рискнуть, есть еще он. Есть тело на койке в пустой комнате, в котором все коробочки и иллюзии мира не продержат жизнь дольше недели, если вовремя не вернуться. И ради него, помнит Кикё, поддаваться страху нельзя.
Недолго они ждут — оба. Сверлящий его взгляд становится тяжелее. Ему бы заговорить, понимает Кикё, но продолжает молчать, лишь крепче сжимая губы, превращая тишину между ними в лезвие бритвы.
Заговори он сейчас — без приглашения, без требования — все, что скажет, превратится в мольбу. Дерзость, напор, все это не будет иметь значения, все померкнет перед жадностью голодающего, молящего взять последнее, что у него осталось за кусок хлеба. Будь он каким угодно сильным, будь его талант тысячу раз востребован в отряде, Занзас увидит только то, что он пришел просить. А в Варии не любят попрошаек.
И Кикё молчит, исподлобья глядя в располосованное шрамами лицо.
Занзас все-таки дает ему слово — приглашает говорить в своей особой очаровательной манере — даже не слишком грубо,«почти вежливо», невольно мелькает в голове. И отдает он себе в этом отчет или нет, именно в этот момент он делает первый шаг навстречу. Проявляет заинтересованность. В сделке.
Кикё вскидывает голову — и даже не видя своего отражения, уверен, что будь здесь Бьякуран, он не признал бы в этом человеке посреди комнаты своего верного хранителя. Ни лоска, ни шарма, ни куртуазности, с которой, казалось, сросся и не расстанется никогда. Он не похож на себя — неулыбчивый, неласковый, жесткий.
Некрасивый — Бьякуран не выносит несовершенства. Его двойник в воображении брезгливо морщит безупречный нос. Стыдно.
«Виноват, Бьякуран-сама». Хвост, небрежно отброшенный за плечо, метет по спине, с шелестом опадает. Кикё чувствует, как напряжено его лицо: ощущает сведенные у переносицы брови, поджатые губы бледнее и тоньше чем обычно. Он чувствует, как коротко остриженные ногти вжимаются в ладони, когда он сильнее стискивает кулаки.
- В отряде Хранителей Варии пустует место Облака, — произносит Кикё отчетливо, тяжело роняя каждое слово. — Я хочу его занять.

Отредактировано Kikyo (22.04.2022 22:07)